Вероника, первая ощутившая обжигающий до гусиной кожи жар крапивы. — Шалава подзаборная! — цедила сквозь зубы Антонина Павловна, прикладываясь снова и снова. — На тебе, на! Мужчины неловко отступали, отмахиваясь от взлетавшей над головами доски. Они улыбками пытались сбавить градус и думали лишь о том, как бы поскорее унести ноги от разъярённых фурий. — Тоня! — пытался призвать жену к разуму Михаил. — Хуёня! — она хлестала крапивой налево и направо, захватывая голые тела. Мужчины быстро ретировались, девушки полетели кубарем по углам. Но и там их находили меткие взмахи крапивы. Ольга Николаевна, откинув доску с гвоздём, принялась хлестать дочь ладонями.
— Мразь! Блядина! Я тебя для этого растила? — Мамочка, ну прости меня, прости. Я больше не буду, — лепетала Солнцева, увиливая от матери в предбанник. Настя стойко переносила удары крапивой, она даже не пыталась убежать. В отличие от Вероники, которая уже скакала по огороду в чём мать родила. Обжигающие тело ожоги продолжали жалить, кожа покрывалась вздутиями. — Придурки! — орала Алашеева. — Дебилы! — она остановилась, растёрла гусиную кожу, топнула ногой, рассмеялась и вдруг заплакала. Потом вновь улыбнулась и поскакала к дому. — Дебилы! — повторяла она как заведённая, растирая слёзы по щекам. В бане эмоции постепенно затихали. Дав дочерям время, чтобы одеться, женщины вывели их под локти на свежий воздух и потащили за собой к дороге. Там их уже ждала машина.
Уезжая, Катя притупленным взглядом провожала дачу Корчагиных. Распаренное бархатное тело, покрытое гудящими от крапивы волдырями, затраханное и приятно зудящее, подсказывало ей, что время, проведённое на даче, она никогда не забудет. Рядом сидящая Настя криво ухмылялась. Сложив руки на груди и закинув ногу за ногу, она краем уха слушала увещевания матери: — Посмей только ещё раз эту Веронику пригласить. Я тебя высеку так, что на задницу не сядешь. Поняла меня? — Ага, — кивала Корчагина. — Что ага? — мама вывернула шею с переднего сиденья. — Всё поняла, — Настя апатично кивала, застывшим взглядом провожала знакомый лес и полоску озера, мелькавшую за опушкой. — Поняла она, — бубнила мама. — Поняла, что ничего не поняла. — Да всё я поняла! — огрызнулась Корчагина, покосилась на Катю. Взгляды сестёр встретились, улыбка скользнула там, заразила тут, обе они покатились со смеху, заржали, давясь в кулачки. До слёз хихикали, вытирая распаренные личики. Обессиленные матери сидели молча, сопели и хмурились. Незнакомый мужчина-водитель увозил всю честную компанию подальше от разврата и, как матерям казалось, зловредной Вероники, учинившей весь сыр-бор. Для Корчагиной и Солнцевой летняя практика подошла к концу, начинался новый учебный год.