события понеслись с неимоверной быстротой. Вот мне возвращают старую одежду и одеваясь, я понимаю, что проходил кучу дней в одной пижаме. Из родного у меня только кеды, а на улице уже зима. Где-то находят смешные поношенные валенки, сверху дают пуховик с чужого плеча. Потом с завязанными глазами выводят на улицу и садят в машину. Холодно. Довольно долго везут и оставляют на улице, вложив в карман напоследок сотовый телефон. Он как раз включается и начинает сыпать принимаемыми сообщениями как безумная музыкальная шкатулка. Следом тут же раздается звонок, и задыхающаяся мать кричит в трубку: «Ванечка! Сынок! Где ты! Где?».
Я снимаю повязку, оглядываюсь вокруг и говорю в трубку внезапно отказавшим голосом: «Мама, всё хорошо, я - здесь, у нас, в Овощах! Скоро буду!».
***
Галя плакала неделю, несмотря на все попытки себя отвлечь. В душе она отпустила ситуацию, смирилась с ней, вроде даже не тосковала по сексу. Только слёзы продолжали течь сами собой без всякого повода, как только она оставалась одна.
Она забилась в аппаратную и целыми днями пересматривала свои встречи с Ваней. «Сама закабалила, сама влюбилась, сама отпустила, дала денег, отправила. Всё сама!». Она еще пуще озлилась на себя - единственную виновницу своего состояния, да так, что схватила стул и стала крушить компьютер и мониторы. Она била дорогую технику железными ножками, выплёскивая свою досаду и злость. Крича и ругаясь, крушила всё, будто полосовала саму себя за все свои прегрешения. Исступлённо и вдохновенно. теперь она ненавидела всю эту затею, похотливых своих клиенток, своё больное желание подглядывать и любовное наваждение с Ваней. Разрушая своё детище, она прощалась с этой историей, хотела похоронить память о ней в руинах своей аппаратной.
После этого ей стало немного легче. Но тупая заноза тоски крепко впилась ей в сердце и не давала вздохнуть полной грудью. Как наркоманка, не получившая вовремя новой дозы, она пребывала в синдроме отмены, и это было для неё почти физически невыносимо больно.
Этому не было никакого рационального объяснения. Она горько смеялась над своей такой низменной бабской слабостью, поздней и неуместной плотской любовью, но смех тут же сменялся новыми слезами. Тело её терзалось, томилось и ломалось от невозможности снова быть со своим "мальчиком", почувствовать на себе и внутри любимого раба и господина.
Но с каждым днём боль притуплялась, Гале становилось легче и спокойнее. Она успокаивала себя тем, что всё сделала правильно, как настоящая любящая женщина. Хотя бы в самом конце.
***
Я не мог никому толком объяснить, где был и что со мной делали. Рассказал про цыгана и морковку. Не мог же рассказать, что работал в борделе для женщин?! Как бы на меня потом смотрели родные и соседи?
В полиции выслушали бестолковые объяснения, взяли объяснительную в связи с розыском, который на меня объявили и пообещали «разобраться». А как они разберутся, если ни местности, ни имён я не рассказал? Вспомнил бы кого-то на лицо, но где ж те лица?!
В пачке оказалось 150 тысяч рублей, и я отдал их все матери на сохранение. Взял только себе немного, приодеться по сезону. В колледже выслушали и обещали восстановить. Оставалось только переговорить со Светкой. Но именно в тот момент силы меня оставили. Привычный утренний отходняк от таблеток накрыл меня с новой сокрушительной силой. Я лежал пластом, холодный, мокрый, в липком поту, мне было жарко и холодно одновременно, меня то рвало, то проносило. Я не мог ни есть, ни пить. По коже расползались мурашки, в груди бился жар, который выжигал внутренности. Я метался в ознобе неделю, не засыпая, но и не
Бабье лето 
webmaster@3iks.ru