Роман стоял напротив Юлии и Кузьмича и не мог понять, почему она, эта молодая, красивая девушка так самозабвенно и преданно смотрит на этого неухоженного, совершенно чужого ей мужичонку, не ко времени припершегося на автобусную остановку, где он, Рома, провожал свою любимую Юлию в город.
Юлия — зеленоглазая русачка с густой, рассыпчатой челкой, аппетитная стройняшка с длинными ногами, узкой талией и крепкой грудью. На ней было простенькое, коротенькое, светлое платьице на бретельках с пояском, не скрывающее, а скорее презентующее эти белые девичьи плечи, удивительную длинную гладкую шею, каковые могут быть только у молодых девушек и крутые высокие бедра, игриво прикрытые невесомым платьицем с высоко поднятым нижним краешком, чуть ли не на линию промежности, казалось, дунь легчайший ветерок, и белые трусики мгновенно окажутся безо всякого прикрытия.
В дорогу она прилежнее обычного подкрасила свои изумительные, пухлые губки, похожие на ягоды спелой черешни, подернутые росой, ее красные туфельки на шпильке удачно гармонировали с красными же розами на легчайшем наряде. Три дня назад она приехала в Осиновку к тетушке Марии на выходные и вот теперь возвращалась в город на учебу в свой университет.
Она часто гостила у родственницы и каждый ее приезд для Ромы, нежного, романтического юноши, воспитанного его мамой -учительницей литературы в сельской школе, был праздником.
Всякий раз он ждал Юлю, как окоченевший от ледяной росы василек ждет восхода Солнца — волновался, готовился, не находил себе места, за что, в общем — то и получил в деревне прозвище «Ромео».
Ну, а Юля, соответственно была «Джульеттой», поскольку любила своего Ромэо, к нему она, в общем — то и приезжала, используя тетку как удачный предлог.
И вот теперь, в самый волнующий миг расставания на целую неделю к автобусу приперся этот Кузьмич, какой — то не то знакомый, не то сожитель тетушки Марии, имевший в деревне кличку Хорек, он ехидно вторгся в разговор этой сладкой парочки и стал зачем — то втолковывать гостье из города, что грех оставлять тетушку одну, надо к ней ездить чаще и вообще, больше заботиться о ней, как будто племянница этого не знала.
Парня поражала наглость этого Кузьмича — девушку он буквально отчитывал, как будто она была ему чем — то обязана, чуть ли не хамил ей, а она все так же преданно смотрела на него, на этого пожилого, лысого самозванца своими большими, карими глазами, словно пыталась разглядеть в нем что — то сокровенное, понять и запомнить, как никогда не смотрела на Романа.
А он порывался вмешаться, прервать этот их диалог, сжимал даже кулаки, но не решался и разжимал их, поскольку Кузьмич был мужиком ядовитым, жилистым и явно маргинальным. Откуда он приблудился в Осиновку тут точно не знал никто, судачили, что плотничал при монастыре, украл там икону, не то убил, не то покалечил настоятеля, отсидел 11 лет и вот свалился в село, где никаких корней и родственников у него не было. А еще, навроде как прятал он где - то у себя под подушкой справку, что он сумасшедший.
Бродягу пригрела вдовая Мария, он держал в исправности ее хозяйство, но на каких правах он там жил, не мог бы сказать, пожалуй, никто — пара хранила многозначительное молчание, при этом Маруська(так звали Юлину родственницу в деревне) заметно расцвела, как мужняя баба при самостоятельном мужике.
Наконец Кузьмич сказал Юле что — то на ухо, та пожала его палец, дежурно чмокнула Романа и поднялась в автобус, изящно ставя свои изумительные, голые ноги на ступеньки трапа.
Парень даже не успел сказать ей: возвращайся скорее.
Дианка 
webmaster@3iks.ru