кабинета. По сравнению с мужчиной Анна кажется Дюймовочкой из сказки Андерсена. Неожиданно с официального тона тюремщик перешёл на «ты». Он старается придать властному голосу доверительно-покровительственный оттенок, но смотрит на женщину с высоты исполинского роста как удав на кролика.
– Вляпалась ты девочка, ох как вляпалась, – горестно начал Бокасса. – Двадцать лет гвинейской тюрьмы для белой леди – не санаторий и, если тебе повезёт выйти из тюрьмы, то на свободе окажется немощная и больная старуха.
– Зачем, вы мне это говорите? – Анна снизу вверх непонимающе рассматривает чернокожего верзилу.
– Тебе здесь никто не поможет, – вкрадчиво продолжает тюремщик, – а я единственный кто может не просто облегчить твою участь, но, возможно, избавит и от страданий.
Анна молча, уставившись в пол, покорно выслушивает двоякие назидания, сомнительные недомолвки. Бокасса то откровенно запугивает писательницу, рассказывая об ужасах тюремного быта, то недвусмысленно намекает на своё покровительство. К чему клонит расчётливый однофамилец африканского людоеда? Женщина гонит прочь гаденькие догадки, которые потихоньку проникают в сознание, обретая вполне очевидные и похабные предложения.
– Я ведь не людоед какой-то, и у меня большое сердце, – начальник следственного изолятора удивительно нежно положил свою огромную пятерню на плечо женщины, – ты просто будешь делать мне минет, и услужливо подставлять свои дырочки, а я уж никому не дам в обиду такую послушную, сладкую девочку.
– Что вы себе позволяете, – вспыхнула Анна и инстинктивно смахнула ручищу громилы.
Женщина возмущена, напугана, она обрела вдруг невесть откуда взявшуюся решимость, придавшую словам особенную, исключительную силу.
– Я русская журналистка! Я буду жаловаться на вас! Все газеты мира напишут о беззаконии и произволе, творимые в этой стране! – В глазах Анны сверкнули такие молнии, что громила оторопел и смешно попятился назад.
Впрочем, начальник следственного изолятора быстро овладел собой. За долгие годы службы ему приходилось наблюдать и «ломать об колено» множество спесивых дамочек, переполненных гордыней и самолюбованием.
– Так ведь я никого и не принуждаю, – лицо тюремщика растянулось в лживой улыбке, – ты уже знакома с местными лесбиянками? Обещаю, так налижешься их грязных щёлок, что твой язык навсегда останется чёрным. – Бокасса хохотнул, собственная шутка показалась весьма удачной.
– Я устала. Отведите меня в камеру. – Писательнице омерзителен этот огромный, самодовольный ниггер.
Женщине кажется, что его липкие, похотливые слова всю её измазали; хочется побыстрее уйти и даже одиночная камера представляется уже не такой гнетущей, как эта живописная комната. Бокасса вызвал конвоира. Отдав распоряжения на незнакомом диалекте, тюремщик снова перешёл на официальный тон. Обращаясь непосредственно к даме, и сдерживая плотоядную ухмылку, начальник следственного изолятора многозначительно изрёк.
– Синьора Венгер, не смею задерживать. Но если вдруг пожелаете вести себя не столь категорично, то вам следует позвать дежурного охранника и произнести сакраментальную фразу: «Прошу прощения, я готова к аудиенции с господином Гвала Бокасса».
К удивлению Анны, её препроводили в общую камеру. Помимо писательницы здесь находится немка – привлекательная шатенка лет тридцати и пятеро африканок. Возраста они все разного, но судя по всему, главной является полноватая лысая негритянка лет пятидесяти.
Вечером, перед ужином, женщину навестил Перейра. Как и в прошлый раз, он принёс пакет с едой и воду. Анна с трудом сдерживает слёзы – эмоции переполняют женщину. Себастьян представляется единственным человеком, который во всей этой жуткой, фантасмагорической истории ей верит и по-настоящему помогает. Писательница подробно рассказала испанцу о визите адвоката и странном предложении Абрафо Милла. О домогательствах начальника следственного изолятора женщина умолчала. Сейчас, этот короткий эпизод кажется пустым, малозначительным недоразумением.
– Ты ведь знаком с Милла, что может означать его странный договор? – Для
Старый отель 
webmaster@3iks.ru